Когда кожа на руках девушки превратилась в кружево розовых рубцов, из ладоней вырвался поток зеленоватой чакры, как раз достаточный, чтобы устранить последние следы ожогов. Когда Саске вошёл в гостиную и увидел Сакуру без бинтов, шрамов и ожогов, он почувствовал одновременно облегчение оттого, что ей больше не будет больно, что не будут попадаться больше ему на глаза доказательства собственного отвратительного отношения к ней; но и тяжесть на сердце, ведь теперь пришло время все расставить по своим местам, и на этот раз Учиха собирался дать ей полную свободу и подчиниться её воле, пусть это окажется ему и не по душе.
— Кажется, нам надо поговорить, — неловко обронила Сакура.
— Да, надо, — подтвердил Саске, не зная, как продолжить дискуссию.
— Что думаешь насчёт Итачи? — Харуно попыталась начать с наиболее безболезненной для неё темы.
— Не знаю, нам с братом о многом придётся поговорить, — неопределённо ответил он. Слишком много непонятных мыслей и незнакомых эмоций было в нем по этому поводу, и сейчас Учиха предпочитал разгребать ворох эмоций постепенно. — Но я хочу обсудить не это. Я хотел извиниться за своё поведение, — воспоминание об их встрече на поле боя, когда все, кроме Сакуры и Наруто, погибли, вызвало горечь во рту Саске. — Я сожалею, что причинил тебе столько боли, — игнорируя взлетевшие вверх от удивления брови собеседницы, шиноби продолжил, — не знаю, как у меня только рука поднялась, — он с досадой покачал головой.
— Ах, так вот о какой боли ты говоришь? — Харуно иронично усмехнулась. — Хорошо, ты получил моё прощение.
— Я не понимаю, — Саске извинялся, возможно, первый и последний раз в жизни, и такой реакции он не ожидал.
— Не понимаешь? — девушка повернулась к мужчине спиной, словно не была уверена, что сможет контролировать выражение своего лица. — Правда? Тогда ты идиот, Учиха! — воскликнула, резко обернувшись к нему, она. — Я вырвала сердце из груди и преподнесла тебе на блюдечке, но ты сказал, что я — обуза, что мне не место в твоей жизни, причём умудрился сделать это дважды! И твоё пренебрежительное «спасибо», брошенное мне на прощанье. Знаешь, куда засунь свою благодарность? — она приблизилась к мужчине и в гневе ткнула его пальцем в грудь.
— Сакура, это не было пренебрежением, — Учиха накрыл упирающуюся в его грудь руку девушки своей ладонью, но она тут же поспешила высвободить её и отступить на несколько безопасных шагов. — Просто тогда самым сильным тёплым чувством, на которое я был способен, была благодарность. И эта самая благодарность затапливала моё сердце. Ведь вы с Наруто дали мне то, что отняла судьба — дали мне семью. Но я мнил себя мстителем, считал, что должен быть жестоким, потому и не мог позволить себе даже дружбы, не говоря уж о любви.
— Ты все используешь прошедшее время, — как бы между прочим заметила девушка, — словно теперь все иначе.
— Потому что это в прошлом. Старый я в прошлом. Не знаю, радоваться или плакать, но я больше не та бесчувственная машина для убийств, что был раньше. И это благодаря тебе, Сакура, то, как он произнёс её имя… Она годами мечтала услышать что-то подобное в его голосе.
— Знаешь, кто такие «зависимые» люди, Саске? Есть алкоголики и наркоманы, но алкоголик, излечившись от пагубного пристрастия к саке, будет вести счастливую здоровую жизнь. А «зависимый», излечившись от одного рода зависимости, рано или поздно подсядет на другой, когда это произойдёт — лишь вопрос времени. Так вот, я зависима, Саске! «Я подсела на наркотики, соскочив…" Она закончила фразу вслух: — Я подсела на тебя, Учиха. На любовь к тебе.
— Это так отвратительно? Любить? — острый пристальный взгляд впился в лицо Харуно, пытаясь заметить малейшие изменения мимики.
— Нет, — девушка устало покачала головой. — Нет, это не отвратительно, — она сделала паузу и бросила на Саске полный тоски взгляд, — это прекрасно, если любишь правильного человека.
— Хорошо, Сакура, а то только я, было, решил, что люблю кого то, как ты сказала, что это отвратительно, — попытался пошутить мужчина.
— Да, и кого же? — спросила она безразличным тоном. Внутри же кипели эмоции. «Неужели он признается мне в любви?»
Учиха внезапно растерялся. Он и не помнил, что такое «растеряться», ну разве что в тот раз, когда его в начальной школе поцеловал Узумаки. Почему-то произнести вслух те самые слова, которые вертелись в голове каждый раз, как он любовался на неё спящую, ненароком касался её руки, ловил на себе пристальный взгляд зелёных глаз, сейчас казалось так сложно, почти невозможно.
— Я, что, обязательно должен сказать вслух? — вдруг вспылил он. В чёрных глазах Учиха вспыхнул такой привычный для девушки огонь холодной ярости. Медленно выдохнув, он с расстановкой произнес: — Я. Люблю. Тебя. Это понятно?
— Да, вполне, — невозмутимо ответила она. «Боже, он никогда не изменится. Сказал такие слова, но зато каким тоном? Словно выплюнул их мне в лицо».
— И? — Учиха пересёк комнату и, оказавшись рядом с ней, приподнял Сакуру за подбородок, чтобы увидеть её глаза. Так близко, так мучительно близко. В ноздри медленно скользнул уже ставший родным запах мыла и под ним тонкий, едва ощутимый запах мужчины. Любимого мужчины. Харуно почувствовала, как потеют ладони, как дрожит нижняя губа. Руки медленно легли на его локти, нежно заскользили к запястьям, достигнув которых, пальцы сжались, и девушка убрала его руки от своего лица, а так же отступила назад.
— Что «и»? — переспросила она, забыв внезапно тему разговора. Мысль о том, что Учиха любит её, пульсирующей строчкой билась в мозгу.
— Ты должна что-то мне ответить, разве не так? — спросил он с досадой, уже жалея о своём признании.
— Ах, да, спасибо, Саске, наконец, я услышала те слова, в которых так нуждалась многие годы. Пожалуй, теперь мне станет легче.
— И что? Это конец? — он снова попытался сократить расстояние между их телами, но девушка стремительно отступила, прижавшись спиной к стене. — Услышала, что хотела и теперь просто уйдёшь в Коноху? — даже железный самоконтроль не помог скрыть нотки паники в голосе мужчины.
— Может, в Коноху, а может, куда и подальше, — спокойно ответила она, вспомнив больничную палату, запах медикаментов, свой неприятный диагноз и доброго доктора Учиха Итачи.
— Ты не можешь уйти, — сказал он в отчаянии, ударив кулаком в стену чуть выше её правого плеча.
— Правда? Остановишь меня? Свяжешь, закуёшь в кандалы? Что? Что ты сделаешь? — она словно специально провоцировала мужчину. Уж слишком трудно было поверить в такого вот любящего Учиха.
— Нет, Сакура, на этот раз я сделаю так, как захочешь ты, — вся усталость мира, вся боль и разочарование были в этом голосе, и девушке захотелось остаться с этим новым Саске, захотелось поверить ему, бросить все, забыть, что мир шиноби — лишь плод её фантазий. А потом она вспомнила историю одной болезни. Той самой, что обычно длится девять месяцев, сопровождаясь тошнотой и головокружениями, тягой к соленому и повышенным аппетитом. Той болезни, от которой она излечилась одним лёгким движением руки как раз в тот момент, когда за ней пришёл Учиха Итачи. Она, почти не колеблясь, совершила страшный грех, и все ради чего? Сможет ли она жить в Конохе, зная, что все могло получиться? Что она, Саске и их малыш могли бы быть семьёй, настоящей семьёй, а она разрушила все это собственными руками? «Ты — убийца!» — кричала совесть в её голове, — «Убийца, убийца, убийца собственного ребёнка!»
Девушка почувствовала тошноту, словно из комнаты выкачали весь воздух, оставив её лишь бессильно открывать и закрывать рот без возможности получить хоть немного кислорода.
— А сейчас я исполню твой любимый трюк, Учиха, — сказала Сакура таким холодным и скорее похожим на его, чем на её собственный, голосом, — называется «поворачиваюсь спиной и ухожу», — с этими словами она направилась в коридор, распахнула входную дверь и вышла на улицу.
— Постой, — крикнул он вслед, — дай мне хотя бы один шанс все исправить. Обещаю, что не упущу его!
— Возможно, ты бы и не упустил свой шанс, но вот я, напротив, давно использовала все свои, — загадочно проговорила она, не оборачиваясь и продолжая путь в лес.
Мужчина медленно опустился на колени у порога дома. Он был слишком горд, чтобы умолять, да и плакать не мог, ибо давно забыл, что такое слёзные железы, и как ими пользоваться, но что-то болезненно оборвалось в его душе, когда на признание в любви Харуно бросила ему в ответ когда-то им же самим оброненное «спасибо».
Девушка брела, не разбирая дороги. Какая-то маленькая часть её души все же надеялась, что Учиха её не отпустит, другая твердила, что быть с ним ей не суждено. И каждая из этих частичек побеждала на секунду, но тут же разум находил новые аргументы в пользу другой. Истощающая внутренняя борьба могла бы продолжаться бесконечно, но то ли мир в один миг накрыло чёрным покрывалом, то ли Харуно потеряла сознание.

Учиха Итачи весь день был на ногах. Одной из его пациенток внезапно стало хуже. У находившейся в летаргическом сне больной Харуно Сакуры произошла остановка сердца, после реанимирования она впала в кому. Через сутки энцефалограма показала полное отсутствие мозговых импульсов. Почему-то Итачи посчитал своей личной обязанностью отключить её от аппаратов жизнеобеспечения. Он ласково провёл рукой по коротким розовым волосам, бледной девичьей щеке. Кристальные слезинки упали на эту самую щеку и тут же скатились вниз, словно Сакура ещё могла плакать. Врач держал её за руку, пока сердце больной не остановилось, а после, зафиксировав время смерти, осторожно поцеловал в лоб и прошептал:
— Надеюсь, ты, наконец, счастлива!

— Она все-таки ушла, — раздался откуда-то знакомый голос. Мужчина в чёрной одежде спрыгнул с широкой ветви дерева и приземлился перед своим непутёвым младшим братом.
— Ты! — с ненавистью проговорил Саске. Возможно, в другое время он снова кинулся бы на Итачи с кулаками, применил какие-нибудь техники, атаковал с помощью оружия. Но сегодня сил осталось разве что на дыхание. Ну и на грубость. — Только тебя не хватало! Пришёл позлорадствовать? Недостаточно испортил мне жизнь? Проваливай!
Итачи подошёл ближе и протянул брату ладонь:
— Вставай с колен, это слишком не в твоём духе!
— Без тебя обойдусь, — отбив протянутую руку, Саске медленно встал и побрёл в дом, громко и от души хлопнув дверью прямо перед носом незваного гостя.
Медленно дойдя до кухни, младший брат вдруг обнаружил, что старший, тихонько насвистывая, разливает спиртное в небольшие рюмки. От такой откровенной наглости у Саске пропал дар речи. Впрочем, напиться сейчас было самое то! Опрокидывая рюмки одну за одной, смотря расфокусированно куда-то в пространство, Учиха вспоминал самые счастливые моменты своей взрослой жизни. Из задумчивости его вывел тот факт, что Итачи не стал снова наполнять рюмки и убрал бутылку со стола.
— Либо налей ещё, либо проваливай, — пробурчал он.
— Так ты не пойдёшь за Сакурой? — игнорируя очередной приказ убраться восвояси, спросил Итачи.
— Не твоё дело, вообще то, — нахмурился Саске.
— Ну, допустим, меня тут нет, ты говоришь со своим отражением.
— Идиот!
— Ну что ты, не может быть все так плохо, — ирония старшего повисла в воздухе, не найдя ни малейшего отклика. Саске ушёл в себя. — Ну, так что?
— Что «что»? — переспросил задумавшийся младший брат.
— Кажется, слишком много саке, — пробурчал Итачи себе под нос. — Ты её так просто отпустишь? Не пойдёшь за ней?
— А смысл? — хотелось, конечно, сказать, что все эта каша в его жизни заварилась из-за брата. И Сакуру он отверг из-за него, и издевался над ней тоже. Но даже убитый горем и пьяный, он чётко понимал, что именно он взял в руки эту лопату, медленно отбрасывая в сторону все новые и новые порции земли. И вот, когда получилась-таки приличная яма, Учиха в неё угодил.
Итачи засмеялся, таким смехом обычно смеются люди, чувствующие себя гениями в окружении идиотов. Но все же решил не ранить итак почти уничтоженное эго брата.
— Ты любишь её? — спросил он.
— Ну? — то ли ответил, то ли спросил Саске, не понимая, к чему клонит Итачи.
— Так «ну» или любишь? — продолжился допрос.
— Да люблю, мать его, люблю. Так люблю, что жить не хочется! — пустая рюмка просвистела в воздухе и врезалась в стену, удар был такой силы, что осколки не разлетелись, а воткнулись в поверхность.
— Вот тебе повод номер один. И к тому же нам нужен наследник или наследница — это уже повод номер два.
— Тебе надо, ты и рожай, — огрызнулся Саске.
Учиха резко выдохнул, пытаясь не злиться на тупость собственного братца:
— Ты, что, правда, не знаешь? Тебе Шаринган на что вообще? Вместо красных линз, чтоб девочек-готок соблазнять? — не выдержал он. — Да беременна она!
— Кто, Сакура? — в стеклянных глазах страдальца проснулся какой-никакой интерес к разговору.
— Сакура-Сакура. Ну, так что?
— Ты что, гад, делал с ней в этом своём подвале? — проревел Саске, медленно поднимаясь из-за стола.
— Ну, попытал немного, — Итачи виновато опустил взгляд в пол, ковыряя покрытие носком туфли, — чуть откормил, а то уж больно худая была. Ничего больше! — поспешно добавил он, испугавшись начала новой заварушки.
— То есть, он — мой? — уточнил младший из братьев.
— А говорили, что Саске — гений, — снова пробурчал себе под нос Итачи.

Что-то есть в этом очень странное и зловещее — смотреть на собственное тело со стороны. Видеть розовые до плеч волосы, бледное лицо, ощущать, как на щеки капают мокрые слезинки. Я так близко, но при этом слишком далеко, чтобы эти хрустальные капельки скатывались из-под моих ресниц. Кто-то плачет надо мной. Добрый доктор, психиатр Учиха Итачи, держит в своих пальцах мою холодную ладонь. Я ещё могу вернуться, сделать первый за несколько дней самостоятельный вдох, открыть глаза. Вот только зачем? Я не справилась с экзаменом, не оправдала вашего доверия, доктор. Излечив болезнь, вырвав её причину из своей души, словно сорняк, я осталась пустой. Огромная чёрная полость и ничего больше. Возможно, я слишком труслива, не могу справиться с последствиями своих прошлых поступков. Тудум-тудум-тудум-тудум. Это моё сердце размеренно бьётся под управлением множества подключённых аппаратов. Жизнь ещё теплится в этом теле, только я больше не чувствую никакой связи, никакой ниточки с миром, в котором оно находится. Лишь оболочка, а в ней — одиночество и гулкая, ничем не заполненная пустота… Тудум. Тудум. Тудум. Паузы между ударами сердца все больше, сами удары — все тише. С каждой секундой связь с этим местом все слабее, и я знаю, что если решила остаться, нужно сделать что-то прямо сейчас. Но вовсе не собираюсь оставаться здесь.
Словно джин, исполняющий желания, Учиха Итачи медленно тянется к кнопке выключения машины для искусственной вентиляции лёгких. Я вижу, как дрожит его ладонь, и по-доброму усмехаюсь. Лицо той, другой Сакуры, остаётся неподвижной, опутанной трубками маской. Нельзя же так нервничать из-за больных, можно и инфаркт схватить! Тудум… после очередного удара сердца наступает давящая на уши тишина.
— Надеюсь, ты, наконец, счастлива! — шепчет мужчина в белом халате, целуя меня в лоб. Он отпустил? Одобряет мой выбор? Жалеет, что не смог помочь?
— Везде лучше, чем здесь, простите, Учиха-сан, — шепчу я в ответ, уходя, и обнимаю его на прощанье. Мои эфемерные руки соскальзывают вниз, словно между нами невидимый барьер, но на секунду я чувствую запах лекарств, мужского одеколона и тепло его сильных плеч.
Тудум… совсем тихий и почти неразличимый за писком мониторов звук достигает моего слуха, но я уже не вижу ни палату, ни врача, ни белых простыней. Лишь сплошное чёрное ничто.

Вы когда-нибудь представляли себе рай? Кто-то ожидает увидеть в нем своих погибших родных и друзей, кто-то — услышать пенье райских птиц, кто-то — узреть ангелов и Бога.
Я проснулась сегодня в своём собственном раю! Здесь не поют птицы, не летают ангелы. На моем запястье кандалы, скрепляющие меня в одно целое с другим человеком. И словно железных оков недостаточно, его пальцы тесно переплетены с моими. Он все время ругается, хмурит брови, ненавидит своего брата, ненавидит иногда мою еду, моих друзей и родных. Большую часть дня он не в духе, я делаю вид, что не рада быть рядом с ним, требую свободы. Он лишь улыбается какой-то совершенно особенной улыбкой, её он хранит во рту и использует только для меня. А вокруг так тихо… Вечером мы снова разведём на поляне костёр и будем болтать до полуночи, сидя в обнимку. Мы искупили свои грехи, больше никаких тайн, никакой боли, никакого одиночества для нас обоих. Нет, не так. Больше никакой боли для нас троих, ведь в моем чреве временно сокрыто от мира самое большое наше богатство, самая ценная наша награда. Не знаю, чем мы заслужили все это, но мы Счастливы. С большой буквы «С». Я больше не боюсь его оков, меня не пугает темнота его взгляда, ведь я слишком отчётливо осознаю, что где-то там, в глубине его души горит светлый огонёк любви. Точная копия того, что горит в моей собственной груди. И так будет всегда. Навсегда.